Французское искусство не в первый раз в нашем веке обращается к истории поисков священной чаши Грааля, к истории короля Артура и его рыцарей. Жан Кокто развил эту тему в романтическом ключе еще в 1937 году (пьеса "Рыцари Круглого стола"); затем Робер Брессон вос­пользовался ею, чтобы создать образ мира, гибнущего из-за разгула жестокости (фильм "Ланселот из Страны озер"); совсем недавно на эк­раны Франции вышел фильм Эрика Ромера "Персиваль Галльский", стилизовавший эпос в духе театральной игры. Какой же вариант интер­претации легенды предлагает Марешаль?

Андре Стиль писал в "Юманите", что спектакль Марешаля напоми­нает ему пестротканый ковер, в котором разноцветные нити сплетаются искусно и хитро: режиссер призывает зрителей "заблудиться в странном лесу рассказов — ярких и в то же время неопределенных, связных и одновременно противоречивых". Содержание спектакля и в самом деле не поддается последовательному изложению: не случайно в программах "Грааль-театра" — дабы зрители не заплутали в хитроумном движении сюжета — дается короткое "резюме действия" каждой части. Некая за­путанность становится здесь ведущим структурным и стилеобразую-щим принципом, ибо мир спектакля — это преимущественно мир чудес.

Марешаль счастливо избегает соблазна воспользоваться примером Клоделя или Монтерлана и, углубившись в средневековье, не ищет там ни знаменитого "кельтского мистицизма", ни той или иной подновлен­ной теологической доктрины. Он творит на сцене сказку, удивительную по красоте и поэтическому обаянию, своего рода зачарованную страну сновидений, в которой заколдованный замок Корбеник— замок Граа­ля — это волнующий образ мечты, издавна и всякий раз наново изобре­таемый человечеством. И как любая сказка, которая, как и полагается, начинается словами "однажды жил-был король .", спектакль существу­ет как бы в двух временах— "вчера" и "сегодня". Обращаясь к прошло­му, он тяготеет к современности.

Спектакль Марешаля дает зрителю возможность обрести навсегда утраченное им детство и вместе с тем как бы заново пережить один из этапов "детства человечества" — тот драматический и очень значитель­ный момент, когда средневековый человек впервые начал высвобож­даться из жестких и обезличивающих рамок коллективного сознания, когда был сделан первый шаг к возникновению индивидуального само­сознания личности. Обратившись к дальним истокам европейского гу­манизма нового времени, к эпохе добуржуазных отношений, Марешаль говорит о духовном раскрепощении человека, поэтизирует богатство его внутренней жизни. Не случайно такое большое место в его спектак­ле занимает любовь — чувство, в котором личность всякий раз откры­вает для себя окружающий мир и вместе с тем самое себя. Однако силь­ная лирическая струя то и дело прерывается в постановке мотивами со­всем иного рода— наивными театральными трюками, забавными фар­совыми "дьяблериями", а то и намеренными анахронизмами, снижаю­щими поэтическую интонацию. В этом чередовании "верха" и "низа" реализуется своеобразие средневековой культуры, утонченно-рафини­рованной и вместе с тем простонародно-грубоватой. Но использование в спектакле "двойной театральной оптики", когда к восхищению при­мешивается насмешка, а романтика испытывается иронией, имеет и иные, сугубо современные объяснения.