Несколько иным был спектакль о Дидро. Надо сказать, что Барро всегда с большим интересом относился к проблеме "художник и время" и не раз посвящал свои работы сценическому анализу творческой лич­ности: стоит вспомнить такие его постановки, как "Рабле", "Жарри на холме" и другие. На сей раз Барро воспользовался литературным мон­тажом Элизабет де Фонтенэ, соединившей отрывки из разных сочине­ний Дидро — от "Философских писем" и "Племянника Рамо" до "Сожа­ления о моем старом халате", а также фрагменты обширной переписки философа с его подругой Софи Воллан для того, чтобы нарисовать жи­вой образ одного из самых ярких и обаятельных мыслителей XVIII сто­летия, дать своеобразный портрет этой удивительной эпохи.

На малой сцене Театра д'Орсэ, на время превратившейся в свет­ский салон той далекой поры, воцарялась атмосфера дружески-непринужденной философской беседы. Дидро представал перед нами в окружении своих гостей — таких же, как и он, просвещенных интелли­гентов XVIII века, живо интересующихся самыми различными областя­ми наук, ремесел и прежде всего — искусств. Быть может, ощущая не­которую умозрительность конструкции своего спектакля и пытаясь пре­одолеть избыточную литературность диалогов, Барро театрализовал отдельные эпизоды постановки, используя маски, "театр теней", посто­янно меняющиеся расписанные под гобелены задники. Думается, в этом не было нужды. Потому что слова и мысли в этом спектакле существо­вали как производное чего-то неизмеримо более ценного и высокого, нежели блестящее красноречие и интеллект.

Когда-то Мармонтель заметил: "Кто знает Дидро только по его произведениям, тот совершенно не знает его. Вся душа его была в гла­зах и на устах. Никогда еще лицо не выражало лучше сердечной добро­ты ." Не будь в спектакле Барро такого Дидро, каким его изобразил Жан Топар, мы, зрители, может быть, и потерялись бы в затейливой вязи речей, достаточно сложной игре сентенциями. Но каждый миг пре­бывания актера на сцене был озарен светом неповторимой личности великого философа и необыкновенного человека. Дидро находился в самом центре диалогов, дирижировал ими, вел солирующую партию. Он жил в своей стихии, был самим собой, и на все, что ни случалось на сцене, на все это "веселие мысли", в котором соленая шутка соседство­вала с отточенным афоризмом, ложился отблеск его темперамента, фан­тазии и сердечной доброты.

Основная интонация камерного по очертаниям спектакля "Дидро как он есть" (буквальный перевод названия — "Дидро опрометью") — влюбленность в жизнь. Парадоксально, но острее всего она прозвучала в финале, когда разошлись гости и Дидро остался наедине с Софи Вол-лан (эту роль тонко исполнила Катрин Селлер). Они покойно сидят в креслах и негромко говорят о том о сем — о житейской суете и грусти одиночества, о скрипе половиц и шуме дождя за окном, о любви, кото­рая меняется с возрастом, но так и не проходит бесследно. И о том, ко­нечно, что уже сделано в жизни и что только еще надлежит сделать Дидро, если, разумеется, удастся отвоевать у времени год-другой. Я не мог отделаться от впечатления, что этот финал, сдержанно решенный режиссером, сыгранный актерами почти вполголоса, содержит в себе какие-то очень близкие создателям спектакля мотивы — острое пере­живание неизбежных противоречий бытия и мужественное ощущение творчества как высокого долга художника перед миром.