Можно сказать, что начатая Робертом Уилсоном революция про­должается и сегодня. Теперь мы научились понимать театральные фор­мы, прежде для нас неясные, — "поэтический театр", доселе закрытый от нас французским рационализмом (Вилар), немецким рационализмом (Брехт), "Балаганчик" Блока, например, и многое другое. Именно по­этому во французском театре сегодня нелегко найти "прямых" наслед­ников Вилара, за исключением, пожалуй, Марселя Марешаля (Новый Национальный театр Марселя) и Арианы Мнушкиной (парижский Театр Солнца), которые на фоне новейших тенденций и эстетических споров кажутся нам сегодня представителями театра, уходящего в прошлое. Однако можно назвать художников, которые сочетают в себе традиции достаточно разнообразные, включающие мораль Вилара, рационализм Брехта, "чистую поэзию" Уилсона. Таков, например, Патрис Шеро, до последнего времени руководивший Театром дез Амандье в Нантере, в искусстве которого происходит любопытное совмещение эстетики Брехта с поиском сценической магии.

Мне кажется, что французский театр менее всего обязан Вилару именно в плане современной своей эстетики. Это вполне естественно, поскольку движение времени затрагивает в первую очередь художест­венный аспект искусства. Но в то же самое время фундаментальные идеи Вилара о народном театре — "театре — общественной службе" — продолжают сегодня жить .

Итак, Брехт приобщил нас к правде, а Уилсон увлек возможностя­ми свободных ассоциаций. Но вот в начале 60-х годов во французском театре возникает новое течение, суть которого состоит, на мой взгляд, в усиленном поиске театральной правды, человечной и поэтичной одно­временно. Оно проявляется в актерском искусстве и сфере подсозна­тельного, и я бы даже сказал — иррационального, когда в тот или иной момент игры актера перед зрителем открываются вещи неуловимые и вместе с тем основополагающие в жизни человека, предельно правди­вые и одновременно поэтичные. Причем это происходит как озарение, как вспышка молнии. Поясню близким для вас примером: на спектакле "Вишневый сад" Анатолия Эфроса, который я видел в Москве, Ранев­ская— А.Демидова в какой-то момент начала танцевать с Петей — В. Золотухиным. И я почувствовал, как между ними возникло эмоцио­нальное поле любовных отношений. Демидова ощутила происходящее, сыграла его осознание, учла присутствие своей дочери Ани и — резко прервала эти мимолетные, возникающие на наших глазах отношения. Актриса сыграла это замечательно: точно, правдиво и предельно по­этично. Можно сказать, что сегодня мы стремимся именно к этому.

Сегодня мы стали куда менее чувствительны к виртуозности. Есть основания говорить о том, что нам стала мешать даже славная традиция комедии дель арте, к которой часто обращался французский театр 40-х годов, которую не обошел своим вниманием Вилар, а в последнее время виртуозно пользовалась А. Мнушкина. Сегодня эта традиция формали­зовалась, в то время как мы ищем театр, более правдивый и более по­этичный. Кстати, именно таким театром представляется мне Нацио­нальный Народный театр Роже Планшона.

Планшон — это режиссер, который, работая в русле реализма, де­лает ставку на поэтические открытия. Его сила — в глубоком анализе реальных ситуаций, что исключает риторику, поэтическую фразу. По­эзия его спектаклей — это результат глубокой трактовки текста, деталь­ного анализа всех микроситуаций, заложенных в пьесе. Умение рас­крыть всю глубину текста— неоспоримая сила искусства Планшона. Так, работая над "Скупым", а затем "Жоржем Данденом", Планшон прежде всего ищет правду жизни каждого персонажа, пытается обнару­жить жизненные импульсы, которые заставили Мольера писать так, а не иначе, выясняет, почему именно так "дышат" его прозаические строки и александрийский стих.

Зато в сфере сценографии он позволяет себе куда большую свобо­ду. Надо сказать, что именно в сценографических решениях находит непосредственный и прямой выход поэзия его режиссуры. Не случайно Планшон любит работать с известным сценографом Эзио Фриджерио, декорационные решения которого при всем их реализме всегда проник­нуты мощным поэтическим движением.