Ад — это безвкусно убранная, но не лишенная некоторых удобств (звонком можно вызвать гарсона) комната, с тремя диванами для "грешников". Сюда попадают люди, исповедующие закон: "человек че­ловеку— волк",— дезертир, детоубийца и человеконенавистница, на­вечно осужденные на совместную "жизнь" в этом по-буржуазному рес­пектабельном аду.

В аду они ничуть не изменились, остались такими, какими были при жизни — пленниками своих мелких позорных страстишек, людьми без сердца и принципов (этот мотив особенно важен в спектакле). И здесь ге­рои продолжают бесстыдно наслаждаться мучением друг друга. Их взаи­моотношения исследованы режиссером Франсуа Дарбоном до конца, ха­рактеры этого спектакля очерчены актерами точно.

Нет, не случайно оказались вместе трус и пошляк Гарсен (Мишель Лемуан), пустоголовая и бессердечная Эстелль (Даниэль Лебрён), все­знающая и безжалостная Инэс (Мадлен Робинсон). Администрация ада экономит на обслуживающем персонале: каждый из "грешников" становится палачом двух других, возмездие совершается руками приго­воренных .

Быть может, спектаклю Дарбона порой не хватает сарказма, злости. В нем все совершается так, будто заключительная реплика прозвучала до его начала: "Начнем, сызнова". Но привычность, с которой герои тер­зают друг друга, говорит о том, что именно так происходит и в реальной действительности, в жизни буржуа, ненавистной и драматургу, и театру.

Однако, кроме ненависти, в спектакле живет и другое чувство: жа­лость к людям, чудовищно исковерканным обществом, изломанным бур­жуазным бытом и, в сущности, обездоленным. Именно так подошла к своей героине Мадлен Робинсон. Актриса не только измерила всю глу­бину падения Инэс, доведшей до самоубийства жену своего брата, но и открыла подлинный драматизм ее судьбы. Полностью осуждая свою ге­роиню, актриса в то же время дает понять, что в других обстоятельствах незаурядные воля и ум этой женщины послужили бы добру, людям .

Ненависть Мадлен Робинсон и ее театра к мещанству, боль за чело­века с особой силой прозвучали в спектаклях "Домашний хлеб" Жюля Ренара и "Любовь и театр" Габриэля Ару.

Казалось бы, ну какое нам дело до салонного остроумия изящных героев Жюля Ренара — Марты и Пьера, до их едва начавшейся и тут же оборвавшейся не любви даже, а всего лишь игры в любовь? Но искусст­во Мадлен Робинсон, Мишеля Лемуана, режиссера Жана-Лорана Коше (поставившего так же и третий спектакль наших гостей) преодолевает барьер времени.

Да, на сцене — гостиная прошлого века, обставленная с отменным вкусом, да, герои спектакля чувствуют, мыслят, говорят так, как могли чувствовать, мыслить, говорить только в ту пору и только во Франции. И в то же время как современны эти люди, живущие в "золоченых клет­ках", "осужденные на счастье" — нет, на "тупое благополучие", — они всего лишь пленники страшного своей монотонностью быта.

Марта и Пьер поражены одной болезнью — безволием, Пьер у Ле­муана обаятелен, красноречив и при всем том — зауряден. Он тоскует по сильному чувству, стремится пробудить к себе любовь, но сам лю­бить по-настоящему не способен.

Героиня Мадлен Робинсон понимает это с самого начала, однако с волнением внимает страстным речам Пьера. Марта тоже томится от одиночества, и собеседник ей симпатичен. А любовь? Увы, любви к Пьеру она не испытывает, да с ним она и невозможна.

Прозрачными акварельными красками рисует Робинсон образ це­ломудренный и печальный. Актриса рассказывает о судьбе женщины в буржуазном мире. Свою печальную повесть она продолжает в спектакле "Любовь и театр".

В течение одного вечера Мадлен Робинсон и Мишель Лемуан про­водят нас по всей истории французского театра. Габриэль Ару естест­венно объединил отрывки из различных пьес канвой рассказа об актри­се, которая в ожидании возлюбленного припоминает эпизоды из спек­таклей, так или иначе совпадающие с ее тревожными раздумьями. Ори­гинальный спектакль-концерт решен с тонким чувством стиля каждого драматурга, лаконичен и выразителен по оформлению (художник Жак Марийе).

При этом искусство создателей образов как бы растворяется в бы­тии самих актеров — они перестают быть театральными персонажа­ми, покоряют зал несомненной подлинностью своих страстей. И первое слово в этом великолепном зрелище, где воедино сплавлены слезы и смех, горечь разочарований и ожидание счастья, где любовь умирает и вновь рождается, а человеческая душа раскрывается во всей своей сложности, взлетах и падениях, — принадлежит Мадлен Робинсон.

Ее перевоплощение в образы героинь Мольера и Расина, Кокто и Клоделя, Гюго и Бека мгновенно и полно. Отдельные эпизоды спектак­ля складываются в единый поток раздумий актрисы о человеке, о том, что он обязательно должен быть счастлив и все, что этому мешает — в нем самом и в окружающем мире — необходимо преодолеть .