Переводчик и комментатор книги Арто называет ее "самым значи­тельным апокрифом XX века". Стало быть, ее автор — еретик и отступ­ник. Еще бы! Можно ли такое было представить: во французском сце­ническом искусстве появляется художник, который отвергает "диктату­ру слова" и противопоставляет ей невербальные средства выразительно­сти (жест, цвет, знак, ритуал и так далее), отказывается от исконно французского рационализма и провозглашает источником поэзии "дух глубокой анархии", отворачивается от признанных шедевров Запада и безмерно восхищается мистическими действами Востока. Своим "теат­ром жестокости" он хочет "опрокинуть все наши представления и вдох­нуть в нас горячий магнетизм", вызвать в зрителе "чувство мистическо­го страха", который является, по его мнению, "одним из самых дейст­венных элементов театра . в исконном его назначении", уподобляет воздействие театрального спектакля некоей "душевной терапии" .

Но позвольте, где же, как не во Франции, было родиться такому художнику, "еретику" и "отступнику"? Ведь "ересь" и "отступничество", как известно, чаще всего порождаются ригоризмом и формируются строгостью вероучения. Если есть "Комеди Франсез" с ее неколебимым служением традиции, как было не появиться Антонену Арто рядом с нею? Но верное ли сопоставление я выбираю? И самое ли оно важное для понимания посмертной судьбы театральных идей Арто?

Посмертной, потому что прижизненной судьбы у этих идей как бы вовсе и не было. Два начинания, закончившихся крахом, в лучшем слу­чае — недоумением, в худшем — скандалом .

Однако Арто был не просто сюрреалистом, но гениальным про­видцем. Он угадал грядущее вступление искусства в область метафизи­ки — метафизики театральной и просто метафизики, нечто такого, что представляет "изначальные основы" человеческой "жизни". Он понял, что театральное искусство возникает на тонкой грани, отделяющей ре­альность от чуда, этой двойственностью питается и ею же сильнее всего воздействует на зрителя, вырывая его "из сети привычных представле­ний и повседневности", в отдельные мгновения повергая в "коллективный экстатический транс".

Арто, разумеется, как и всякий подлинный новатор, абсолютизиро­вал свои требования. Но знал ли он пути к их реализации?

Сегодня мировой театр непредставим без "театра жестокости" Ан-тонена Арто, каким бы экзотическим и несбыточным он ни вставал со страниц этой необыкновенной книги. Можно проследить весь мысли­мый спектр восприятия и усвоения его "уроков"—от частичного и по­верхностного до самобытного и глубокого, в сочетании с Брехтом и без оного, в американском и европейском варианте . Даже те художники, которые, казалось бы, необычайно далеки от Арто, культивируют сегодня эту "далекость", памятуя о нем, неистовом и могучем, о нем, мученике своего дара и своей идеи. Ведь и они, эти художники-оппоненты, вписа­ны в тот же, что и идеи Арто, культурный контекст, существуют и тво­рят в том же, что и его последователи, художественном окоеме.

Проблема Арто есть также проблема отношений художника и времени. Художник в споре со своим временем. Художник, который хочет взнуздать свое время, пришпорить его. Время мстит ему, время сбрасывает его наземь, топчет, списывает в расход. Арто сполна запла­тил за верность своему дару, за неуемность своего темперамента — здоровьем, разумом, жизнью. Нет ничего страшнее, чем последние фо­тографии Арто, — а ведь ему едва исполнилось пятьдесят лет . С дру­гой стороны, Арто, что бы о нем ни писали, был одним из тех, весьма многочисленных в XX веке, мастеров европейской сцены, которые бо­ролись за "ретеатрализацию театра". Среди них мы обнаруживаем и учителя Арто— Шарля Дюллена, и учителя Дюллена— Жака Копо . Казалось бы — несравнимые вещи: творчество Копо, искания Дюлле­на, театральные идеи Арто . Но именно с ними, а вовсе не с академиз­мом "Комеди Франсез", следует в первую очередь сличать предвиде­ния теоретика "театра жестокости". Именно эта цепочка объясняет нам совершенно особое дарование Арто и его стремление "прежде всего выявить природу театральности и отстоять своеобразие сцени­ческой условности", а затем — и грядущее значение его книги, его те­атральных идей.