Такие моменты рождают ощущение, что на какое-то время уверен­ность мастерства уступает место самоуверенности мастера, а влюблен­ность в театр начинает казаться самолюбованием, хотя, право же, у Гон­чарова есть все основания, чтобы гордиться мастерством и фантазией, так ясно отложившимися в его спектаклях.

Равновесие фантазии и осмысленного, уместного ее использования, однако, не всегда устойчиво у Гончарова, как кажется, еще и потому, что режиссер редко забывает о зрителе, отчего его собственное искусст­во и искусство многих актеров в его театре оставляет легкий привкус демонстративности. Для Гончарова важен момент встречи спектакля со зрителем, когда режиссер и актеры показывают залу свое искусство, а зал замирает в немом вопросе — как это сделано? Или взрывается апло­дисментами— как превосходно это сделано! Элемент занимательности неотъемлем от театральной эстетики Гончарова и делает его спектакли особенно популярными. Он сам, не скрывая этого, так и пишет: "Театр, непризнанный зрителем сегодня, тотчас перестает существовать. Ре­жиссер должен искать этого признания у большинства. Поэтому сцени­ческое искусство не может не соответствовать вкусам, пониманию сво­его времени". Это признание многое проясняет в искусстве Гончарова.

Напомним: Горький считал, что труднее всего усваиваются про­стые истины. Однако из этого вовсе не следует, что к их утверждению, к которому так или иначе тяготеет и пробивается подлинное высокое ис­кусство, всегда ведет самый короткий путь, что вернее всего идти на­прямик, элементарно утверждать простое. Стоит привести выдержку из давней статьи академика В. Жирмунского "Преодолевшие символизм", посвященной раннему творчеству Анны Ахматовой и не потерявшей общеэстетического значения до сих пор. Жирмунский отмечает, что "формальное совершенство" достигается порой "рядом существенных уступок и добровольным ограничением задач искусства, не победой формы над хаосом, а созначительным изгнанием хаоса". (На мой взгляд, здесь под хаосом следует понимать многообразие реальной жизни и сложность духовного мира человека.) И далее: "Все воплощено, оттого что удалено невоплотимое, все выражено до конца, потому что отказа­лись от невыразимого". Здесь фокус современной театральной эстетики, в котором искусство превращается в могучий фактор духовной жизни общества и человека; сцена заключает в себе не только определенную художественную реальность, но и реальность действительную, стано­вится вместилищем подлинных жизненных страстей и источником дра­гоценных внетеатральных переживаний.

Вспомним шукшинские "Характеры", идущие в инсценировке и по­становке Гончарова на малой сцене Театра Маяковского. Этот спектакль воспринимается как своего рода антипод "Думе о Британке", меж тем и в нем видны все без исключения достоинства режиссуры мастера. Толь­ко они возникают в новом и непривычном повороте, образуя не агломе­рат, где каждый режиссерский прием и постановочное решение воспри­нимаются по отдельности, но сплав весьма сложной и тонкой структуры.

Здесь есть изящество без претензий на элегантность и щегольство; точность организации действия в соединении со свободой жизни акте­ров в образах; чеканные детали, в которых психологическая емкость превосходит театральную яркость, но не приглушает ее. Здесь возникает особая переменчивая атмосфера, беспрестанное движение между эмо­циональными полюсами, смешное превращается в грустное, а грустное снова в смешное, игра становится попыткой открыть необычное в обыч­ном, поэтическое в, казалось бы, заурядном, освещает самую суть явле­ния, сердце человека и растворяется в его бытии. Здесь темперамент не игровой, а искренний, идущий не столько от ощущения природы жанра, сколько от живого и глубокого восприятия режиссером и исполнителя­ми сути происходящего, от заинтересованности в судьбах человеческих, а устремленность к зрителю не явная и прямая (хотя вот он, зритель, рукой можно достать), а идущая по каким-то особым душевным кана­лам и от этого по-особенному крепкая и волнующая.

Композиция "Характеров" дробная; музыка— баян, который про­ходит через весь спектакль и говорит все, на что только способна музы­ка; минимальное сценическое пространство малой сцены; актеры — студенты, лишенные всякой профессиональной уверенности и прямо-таки ужасно молодые. А режиссер не прикрыл их своим собственным мастерством, доверился им, помог раскрыться индивидуальности; ре­жиссер оказался перед таким драматическим материалом и в условиях такой сценической площадки, которые побудили его искать новые пути проявления и его собственной творческой индивидуальности.

Думается, что последние спектакли Гончарова— "Характеры" и "Свои люди — сочтемся!" — указывают два возможных пути дальней­шего развития искусства режиссера: путь познания полного объема жизни, углубления в нее во имя поиска нового в ней самой и в искусст­ве сцены; путь талантливого мастера, уверенного изобретателя теат­ральных форм, умению которого, казалось бы, не положены пределы.